ПАВЕЛ НИКИТИН

Родился в 1974 году в Чебоксарах. В 8 лет переехал в Подмосковье: г. Щелково. Стихи пишет с 19 лет. Полтора года учился в военном училище. Закончил Московский университет потребительской кооперации. Работал  грузчиком, юристом, кладовщиком, ныне — частный предприниматель. Любит творчество: Беллы Ахмадулиной, Бориса Гребенщикова, Геннадия Шпаликова, Арсения Тарковского, Федерико Гарсиа Лорка, Александра Блока, Татьяны Грауз и Поля Элюара.  Сборники: Скандинавия — Волга: альманах международного поэтического фестиваля (2005).

СТИХИ

ЗВЕРИ

Слава Курлону,
хвала Пикуле,
что опрокинул
зевающий moon!
Я же хотел
отмурлыкать от дома:
сунулся в сумку,
спасаясь от дум.
Лай попустился
на мяу Барсяни,
лапу серебрянную отдавив:
уши прикрыл
и зарезался в бане,
мягкой свиньей захрипел у двери.

Сколько ещё перекошенных ветром,
отремонтированных кнутом?
Милые звери,
умоемся смехом и
золотым обручимся ключом!
***
Я не пишу стихов,
я не играю слогом.
Я просто так молчу
и сухость по спине.
Я просто умираю,
я просто подыхаю
при долгом листопаде
на пустой скамье.

Хоть и маемся век по углам,
но взмываем из пепла трубы
этой старой и долгой осени.

Я люблю вас, друзья
и враги! И меня вы не бейте — ведь я,
как и вы, из вселенной ребра, живой!

И нам всем Он оставил по горсти тепла зимой,
улетая.
Но вскоре,
вы увидите нежное море.

Да, мне трудно хранить
дум шар воздушный —
так хочется видеть его полет.
Я знаю, что это, быть может, и есть эйфория!
Но я — застываю в запретах.

И с виду,
                 как будто бы, лед.
МОЙ ВИННИ
Чувствам крайним внимаю.
Меня могут спалить
материальные грани.
И сил нет
в полутьме с мирозданием дружить!
А эти законы-дыры
округлость блестящих идей прорезают,
презирая, мешают
раздышаться всей кровью,
всем сердцем открыться
детскому миру.

Осыпаюсь, как буйный,
горячий семенной тополек.
Нет опять управленья
в свободных сферах мечтаний.
И от этого тяжко брожу по квартире
и образно таю.
Вот опять зажевал в глупой тряске
калорийный сырок.

Что-то мне бесполезно читать гениальные книги,
хоть в ячейках ума что-то теплиться без тормозов.
Ожидаю твой зов, да всё молчу,
как пустынник.
Я к рожденью готов!
Но — инертен мой Винни.

***
Я проснулся немолотым колосом.
Белым тороком город объят.
До чего же приятны полосы,
что на зебре шерстью сидят.

Вышел — вьюга мне прямо в пах!
Бах! Бах! — Ах!

А кто-то подумал, что он не в себе.
Вы думаете, это был я?
Нет, я не предсказываю будущее!
Я просто устал без огня.

* * *
Не спастись.
Блуждая в потемках,
забываю о главном,
пестуя крик души…

Рушится запястье весны.
И бежит никуда
от себя и от зла.

Не могу пробудиться в этом плену.
Старое-доброе ветром во тьму…
Вот он уходит — последний Икар!
В сели зрачков птичий пожар.
Я всё кричу.

Но не слышен мой крик.
Падает в осень беззубый старик!
Катится в небо безумный старик,
не покидая свой бешенный сдвиг…

Душно.
Глотая сиреневый прах,
я распадаюсь на Мат и на Шах.
Я распускаюсь в магнолиях снов,
вешних муарах далеких лесов.

Думаю, жду. Камнем молчу.
Падаю в грязь. Молча дрочу…

Этот век —
век пустышек гнилых и ГАИ.
Ты — упал, как и я.
Встань,
               а то я снесу костыли!

Человек,
неужели ты человек?

* * *
Как в бумажном переплете
жизнь сложили из страниц.
Год прошел, а всё колотят
жернова тяжелых птиц.
Тороплюсь…
А что хочу-то? —
Всю любовь.
Да вся в огне…
Неуютно, неуютно,
в этой призрачной черте!
Что же делать, чем прожить?
Я не знаю, как мне быть…
И тяжел мешок греха
не разбудит петуха.
У заснеженного крова
нет сияния стиха.
И всего одна минута
в жизни вечной, голубой,
и цепляясь поминутно,
руки плачут — в сердце боль.
В голубом просвете тают
дни заплаканных ресниц.
Что же, вылью духов сажу
до последних до границ!
Может я заплачу снова?
Как лицо звезда звенит!
И не надо мне у гроба
всем торгующей земли.
Хорошо увидеть небо
в колыбели дня любви!
Но утрачивая небыль все уходят.
Горько ли?

* * *
Я боюсь убежать от печали,
от программы любимых стихов.
Я пугаюсь любви, — чтоб вы знали, —
знак я светлый, но без тормозов.

Я храню свои старые лица и,
пронзенный веселым лучом,
настоящей, вне времени жизни,
прокачусь по дороге ручьем.

От чего мне так горько и сложно
в этом городе выжить немым?
Но и петь иногда невозможно,
если птицы в лесу суеты.

Мне, похоже, свихнула бошку
мировая волна-суета,
чтоб я знал свое место в окошке
корабля, что зовется мечта.

* * *
Этот сентябрь сводит с ума!
Красноречивой тюремности…

Из темноты ты выводишь меня
плача в тарелку верности.

Я засмеюсь сумашедшим огнем
над сутенерами-лешими
и затрещу
                   голубиным крылом,
затрепетав в вопле бешенном!

Над решетом,
                         что просеяло в мир
серость кабацкого времени,
сердце мое охраняет от дыр
нежность твоих губ растерянных.

Солнечной вьюгой закружится миг.
Лучик раскинешь ладошками!
По небу пляшет лохматый старик,
бьет оловянными ложками!

Звонами кормит тугие зонты,
штопает лужи иголками.
Этот Сентябрь раскинул листы,
словно кресты,
                            под елками.
Ты меня терпишь и любишь сильней.
Я же — бедняк с переулка.
Вот и бродячих худых снегирей
кормишь ты вечною булкою.

Вас по улице в ночь развозило авто.
Горько лишь, что никто не проснулся…

И любимые тоже уснули в бреду.
Я в тугую дугу изогнулся.

И теперь я не знаю, куда я пойду?
Может быть, полечу на молчунью Луну?

Отчего это так неестественно внятно?
И задумчивость эта с душою галантна.

Но я правда не знаю, куда я бегу
от убийц королей на последнем пиру?

Словомесы закрутились,
двери в бездну отварились
и опять пурга.
Этот глобус кружит кровью,
прожигая небо болью
крох немого рта.

Стынет молча на тарелке
чай с лимонными кругами.
Время нагревает грелки!
Тает черными углями…
И летим: куда? — 
Не знаю.
Час пройдет,
но не узнаем.
Только бы суметь
не войти в тревожный омут,
не упасть в постылый голод.
Хочется лететь!

Вас, вот, светлы человеки, —
где вы, милые как дети? —
хочется узнать.

Я тебя тогда приметил,
растворенной в странном свете.
Сам какой-то жесткошерстный,
все хочу дышать!

И тоскую одиноко,
но живой в пучине рока.
Саквояж грудной
просит теплого лечения,
растворения в общениьи,
но — как червь, немой.