ЖЕЛТЫЕ СТИХИ
 Дмитрий Воробьев родился в 1979. Живет в Чебоксарах. Кандидат философских наук. Стихи и эссе печатались в чебоксарских журналах «ЛИК» (№ 4 – 2006), «Akzenty» (№1 – 2007), русскоязычном интернет-журнале «TextOnly» (№23), шведском журнале «ARIEL» (ARIEL – tidskrift för litteratur, № 2-3 — 2005), финском журнале «Horisont» (Kulturtidskrigten Horisont organ för Svenska Österbottens litteraturförening – №1(54) – 2007), в сборниках: «Топос» (2004), «Tric trac» (2005), «Скандинавия — Волга: альманах международного поэтического фестиваля» (2005), «Скандинавия – Поволжье: альманах международного поэтического фестиваля» (2006), «Атãлпа тинес хушшинче: поэзии уявêн альманахê» (2006); выпустил малотиражные книги стихов: «Автопоэзис» (2004), «8 стихотворений» (2005), «Желтые стихи» (2007).
Покидают лепестки
соцветья рябины.
Желтым становится путь
моего возвращения.
FREEDOM?
В родительском доме,
в теплой канашской квартире,
где я расстался с грудью матери,
бросал из окон в кошек яблоки
и приобрел виновность в 10 лет
(под столом правой рукой),
не было для меня места.
И больше не будет.
СТРОЧКИ, НАПИСАННЫЕ МЕЖДУ ПАРАМИ,
НА СТУЛЬЧИКЕ ВОЗЛЕ ЛЕСТНИЦЫ
Какова пропускная способность
лестничного пролета?
Сто человек в минуту, не меньше:
тяжелые мысли,
больные спины,
быстрые ступни,
миллионы волос ―
сто тающих струек дыма.
ЛИСТОЧЕК НА ПИСЬМЕННОМ СТОЛЕ
Я шел домой
по рябиновой аллее,
теряющей память.
Пришел —
с прощальным кусочком солнца
в волосах.
ТРОГАЯ РУКАМИ
Собираю с асфальта листья,
как волосы со дна ванны, и
складываю в коробку.
Оформляю их в книгу и
оставляю до следующего года.
Так я прошу прощения у прошлого.
ЕДВА СЛЫШИМАЯ КАРТОФЕЛЬНАЯ ГОРЕЧЬ
Чебоксарская осень.
Липовая аллея.
Я-отходящий снова дымлю:
сваливаю в чашу и
жарю (уже без масла)
золотистые,
хрустящие
(и такие же невозможные,
как и ты)
чипсы.
НАВЕЯННОЕ ПРОСТОРАМИ СТАДИОНА «ОЛИМПИЙСКИЙ»
Где-то там, за телеэкраном ―
настоящая жизнь.
А здесь все по-прежнему нереально:
осень, солнце,
запах картошки,
небо, несущееся по стадиону,
по крышам домов,
туда ― к горизонту, к голубеющей Волге,
трава и рука,
с которой только что взлетела
божья коровка.
ПО ТУ СТОРОНУ СТОЛА
Я зашёл
в принаряженную столовую
Дома Торговли,
чтобы вернуться
в прошлое.
Взял, как в детстве,
пирожное и чай.
Сел у окна.
Мы сидели здесь
5 лет назад
с покинутым мною другом.
Пили водку,
закусывая пирожком —
одним на двоих.
Теперь я убиваю время
зеленым чаем.
Мертвые не меняются
и не забывают нас.
Всё остается таким, как было,
всё на своих местах:
он сидит напротив
и молчит.
Мы изменяемся вдали,
в никому неизвестном направлении.
Твои карие глаза
смотрят
сквозь меня.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Внезапно
обнаруживаю себя
в ванне,
голым,
с шампунем на голове,
следящим
за падением воды,
застывшим
в странном ожидании.
(За окном октябрь.
Дождь:
Древо-Ты,
отпустив тысячи
аккуратно сложенных журавлей
из желтой бумаги,
дырою чёрной
сквозь туман).
***
Некто сидит на кухне,
заваривает чай с жасмином
и смотрит в ночь:
дверь,
полотенце,
створка шкафа,
Улисс,
в старом свитере с горлом,
и два огонька
из темноты.
Мыслит остатками прошедших лет.
Слагает себя,
как журавля из бумаги.
Долетит ли птица до середины Днепра?
Или канет в Лету?
Окна напротив гаснут.
ОСЕННЯЯ ДОРОГА ИЗ САДА ДОМОЙ
Под серым небом пустыря
плыву домой —
(и тени шуршащие:
«пижма», «цикорий», «ковыль»,
под рукой-кораблем
цепляются за борт)
отходящий
среди отошедших.
ПРОЩЕНИЕ ЛЕТА
Сентябрь, 20-е.
Последний день лета,
прощально шумящий:
ветер и солнце.
По улице Ленина
зима приближается,
и, кажется, что навсегда.
Как засохшие листья в травах живых
скамейка и улица,
я,
и дома,
и цветущий шиповник.
ПОГОДЫ СУББОТНИХ СЕКУНД
Снег:
крупно, тихо —
ворона чистит перо,
я молчу тишину —
падает вверх
ЯНВАРСКОЕ ПОЛУСЛАДКОЕ
Закончился проездной билет
на прошлый год
(лети по ветру!).
Надежды, возложенные на него,
едва заметны.
Ощущение незаконченности
и свобода одиночества
(не вспоминай прошедшего!)
зашнурованы в строчки
— здесь-и-сейчас —
— здесь-и-сейчас —
едва заметно.
СЛОВО
Лист бумаги —
мой молитвенный ковер.
Ручка шариковая —
это я-отходящий,
в тень за спиной превращающийся.
И снег — почти по-чувашски! —
молчит миллионами бумажных нитей.
Заслушавшись, не успел догнать
сбежавший кофе.
Верующим
не нужны доказательства.
Отходящие к Нему
уже давно видят Тебя
в каждом предмете.
И я принимаю свой путь:
каждый завиток и каждую букву.
И что мне еще остается?
Внимать и петь.
ПЕРВЫЕ МИНУТЫ ЯНВАРЯ
Разговор чуть больше минуты
о здоровье и отсутствии времени:
12 рублей ни о чём. —
Зимний праздник
совместного одиночества.
ПРОЗРЕНИЕ
Ночь, полнолуние, ветер:
к моему окну из темноты
подходят деревья.
Сердце твое трепыхается.
Снова и снова:
тянутся руки слепые —
не-птицы беснуются
в клетке оконного света.
ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ
и на руках моих всё ещё
карта чужих путешествий
и наряд (всё ещё) зеленеет
и ветер ласкает
(всё ещё) ресницы и шепчет
(всё ещё) никогда не вернутся
(никогда) и уносит
(никогда-никогда) тысячи
всегда жёлтых глаз (никогда)
всё уже видят
СНОВИДЕНИЕ
Простой летний дождь раскинул руки.
Ты не знаешь, как сделать шаг,
поэтому добираешься до дома
так и не сделав ни шага.
Из рук вылетают влюбленности и птицы:
белые и черные.
Его прикосновения
приносят покой темнеющим травам.
Но ты — не трава.
Ты — обратное состояние Шивы.
Он нежно прикасается
к сотням твоих плеч и окончаний.
Ты — творишь мир:
вдыхаешь смерть, а выпускаешь жизнь.
(Но вот — пробуждение,
омытое знаком радуги,
и на теле моем
застывают воспоминания).
СОСТОЯНИЕ ОСЕНИ
Мерзну:
надел свитер (подарок мамы) —
помогает на время.
Желтые стены уже не греют.
Пиджак на стуле готов к тому,
что я выйду из него навсегда.
Черный чай помогает удерживать
правильное направление,
но коньяк портит компас.
Суета постигла меня.
Место теряет тепло.
***
Из тесных дней,
что в ночь перетекают,
я выдавлен в окно,
а там — прощанье липы:
все также проникает из земли,
ростком светлеющим,
в разлом сердечных мышц.
ПРОЩАНИЕ. ОСЕНЬ
Твои разговоры со мной
короткие, как фотографии.
И руки слепые твои
теплы, как в последний раз, —
молчат и колышутся.
Журавли из человеческой кожи
сдохли в ожидании лётной погоды.
А тень моя птичья,
мечтая расправить крылья,
ползет и несётся,
(всё длится и тянется прочь)
от беспощадного солнца.
****
Отпускаю с балкона
самолётики из человеческой кожи
с мыслями о тебе.
Все мои дневники и страдания не имеют значения.
Они кружатся и падают,
кружатся и падают,
как семена клёна.
Но я — не древо,
а ты?
***
Так просто лежать человеком и,
глядя в окно,
слушать, как гуляет сок
в стеблях шиповника.
ОКРАИНА ГОРОДА
Г. А.
И на ладони твоей – зима:
и снег, и поле, и свет,
и ветер, и облака,
и шиповник сверкает,
и я вспоминаю,
что скрыто под кожей.
И – застываю:
мельчайшей капелькой пота
на линии жизни.
P.S.
Я чувствую себя пацаном
продувшим в карты на раздевание,
когда я мнусь здесь, перед вами,
обнажаясь:
заглавие = свитер,
слово = рубашка,
строки = нижнее белье.
Я ненавижу себя за это.
Но руки ваши молчат.
Я кланяюсь,
в надежде отыграться, и ухожу
другим человеком
от безупречно неизвестных мне людей.
| 
