1.      Как бы мне не растерять в буднях свежесть впечатлений от возвращений в Родной дом к маме? Ее радостный возглас, сияющие добрые глаза, простые милые ее хлопоты: с печки достает теплые шерстяные носки и огромные отцовские валенки, нарежет много-много и очень крупными ломтями хлеб, испеченный ею, достает из погреба и подпола все домашние соленья. Тут же вспоминает, что - « О, Господи!»- еще ягненок во дворе, чего доброго, замерзнет, совсем еще крохотный, да заодно надо во дворе всю живность покормить на долгую зимнюю ночь, не забыть бы Джека, который нетерпеливо бегает взад-вперед по цепочке, сердится (или делает вид), лает на куриц, кошек - дом охраняет.

Вот уж и вечер, все цвета становятся насыщенными. Небо над нашим лесом густо фиолетово-розовое, пятна заходящего солнца - оранжевые. Сидишь в баньке - это неподдельный праздник! - уже зимний морозный вечер, почти ночь, глядишь на огонек мигалки (керосиновая лампа без трубы), и вспоминается только доброе. Уже звезды, мороз по неохватной даже мысленно России, снега бескрайние - а ты вернулся домой, в баньке жаркой, построенной отцом из бревен нашего старого дома, в котором я родился.

Банька наша.. Где бы ни был, в какой дали - всегда с сладкой болью вспоминаю морозные, темные деревенские вечера, тишину детства, привычную и почти забытую в городской суете, теплый, мягкий огонек фитиля керосиновой лампы.

Все приветливо родное. Сижу, курю в еще не остывшей со вчера бане. За маленьким, замерзшим стеклом - рябина, осталась только одна ветка, густо облепленная красно-коралловыми ягодками под снежными шапками. Береза, огромная, в детстве поившая меня своими волшебными жизненными соками. Крепкая, мужицкой мощи дикая яблоня, она вся колючая, каждый год в изобилии мелкие, зеленые яблочки, осенью, когда они уже на земле - их гора, невозможно пройти. Красавица-липа, еще одна древняя яблоня, тоже перекочевавшая к нам из леса (в детстве, сколько себя помню, сидел на ней). Эти деревья старше меня, посаженные еще дедом, отцом и его братьями. Братья, Даниил и Павел, остались на полях войны...

Мама суетливо готовит меня в дорогу, переживая, чем бы порадовать. Я попросил семена, которые созрели здесь и хочу, чтобы они, цветы, зацвели на моих грядках под Питером и наш с ней разговор переходит к ее жалобам на цыплят, которые до сих пор не научились на ночь усесться на жердочки, ягнят, которые тоже еще не умеют найти соски матери и она даже из-за этого позавчера плакала; кошек хитрых, не уважающих людей и Отца Ивана, с которым встретились на похоронах Александра Григорьевича. Отец Иван сказал, что на день моего пятидесятилетия он в Тогаевской церкви за мое здравие устроил молебен.

Из рассказов мамы.

- Курица несет яйца в неположенном месте. Все курицы как курицы, оставляют яйца в гнезде на сеновале в сарае. А эта повадилась в дровяник, где Джек хозяин. И свежее, тепленькое яйцо достается ему. Ругаю его, стыжу, а он сделает жалкую, виноватую мордочку. Мне в глаза не глядит, переживает за содеянное, скулит, казнит себя, но натура слабая, все повторяется...- ай, да ладно с ним, он хороший.

Про Чубайс- котенка.

-Кошка-мама в день по несколько раз приносит к двери пойманных ею мышей, кладет их прямо под ноги нам и до слез жалобно мяучит, зовет своего котеночка, хочет его побаловать, не может понять, куда он ушел один, оставив маму.

А котенка, уже почти взрослого, отнесли на место жительства с соседнюю деревню. Уж больно перестал считаться с окружавшим его миром, встал на конфликтный путь, совсем совесть потерял. Мало стянуть ему все со стола, а еще среди ночи, с мамой своей начинают истошно кричать у двери, требуя открыть ее. Все спящие в доме всполошатся. А гадил он в избе и не только по углам, а целенаправленно в дорожной сумке моего двоюродного брата Юры, штурмана гражданской авиации. Все его документы были пропитаны мочой Чубайса и буквы расползлись. Он их прополоскал родниковой водой и высушил на печке. Неизвестно, как принюхается к ним Якутская авиакомпания.

Пастух и овца с красным бантиком.

-Пришел с крохотным, только что рожденным на пастбище ягненком на руках, пастух наш деревенский. С ним овца роженица. Наша овца, только без моего опознавательного знака, без красного банта. Почему-то я засомневалась, наша овца, мне казалось, должна родить попозже. Да и бантика красного нет. Но пастух и соседки убедили, что эта овца - моя. Да и она спокойно вошла во двор, не блеет - значит, наша. Заперла в хлеву. Вечером приходит еще одна овца - уже с бантом - вот эта моя! В общем, намаялась от переживаний. За то, что ягненка принес домой, пастух выпросил у меня денег на бутылку. И когда обнаружился и пришел на нетвердых ногах хозяин этой овцы и новорожденного, поняла, что этих денег пастух мне уже не вернет, а этот хозяин - тем более. Впору ему самому еще на бутылку отсчитать.

-Завтра с Анфисой пойдем в Эльбарусово в сельсовет платить за электричество.(Анфиса-соседка напротив, ей 85 лет). Надо одеться покрасивее. Наденем плюшевое пальто. Сейчас самое время носить плюшевое пальто. И красиво, и тепло. Наверное, пойдем в глубоких галошах...

Продолжение беседы с мамой о всякой живности. Ходил в лес на этюды. Шуршал, тонул по колено в опавших листьях. Вспомнил, как однажды, лет 15 тому назад, в этом же лесу, в эту же пору собирал грибы. Совсем рядом с нашей деревней. Тихие сумерки, краем глаза вижу — вокруг меня мелькает, то появляется, то исчезает какая-то рыжая собачка. Ну и ладно, пусть гуляет, не очень-то и приглядываюсь к ней. Сумерки совсем сгустились, иду домой. Вышел из леса, откуда-то наши деревенские женщины появились, идут с поля. Кричат - «Толя, кого ты домой ведешь?»

Оглядываюсь - лиса - идет за мной в деревню! Отстала, постояла и вернулась в лес. В тот же вечер с мамой пошли в гости, с нами увязался Джек. Немного погодя, возвращаюсь домой, мама с Джеком остались гостевать. Темно, осенняя ночь. Вошел во двор, кто-то ластится ко мне, трется об ноги. Говорю: «Джек, ты тоже пришел»,- и пытаюсь погладить его в кромешной тьме. И вдруг руками нащупал роскошный мохнатый хвост. Это та лисица пришла к нам во двор... До сих пор не понимаю, что это значило...

И еще одно воспоминание детства.

Вспомнилась встреча в ночном лесу с глазу на глаз с вепрем, т.е. кабаном. Я на дедушкином старом велосипеде среди ночи, около 2 часов, еду на Волгу на рыбалку. Волга от нас в 8-9 км. Сначала дорога по полю, а половина пути в лесу. В поле слабый свет от звезд, мертвая тишина. В лесу - кромешная тьма. Еле проглядывается тропинка, ветки деревьев смыкают небосвод. Кручу педали, со страху как умею, так по-детски молю Бога. Мне тогда было 14 лет уже. Слышу страшный треск в лесу, будто танк идет. С хрипом вылетает на середину дороги здоровенный черный кабан, повернулся ко мне и выжидает. Сумел притормозить в метрах 4-5 от него. Тишина, смотрим друг на друга. Не помню, что я пережил в эти секунды. До сих пор кажется, что это было не со мной, а с кем-то другим. Господь не оставил меня одного против страшного оскала зверя- вепря. Он, Господь, надоумил меня на единственно верное решение - я заорал что есть силы и на велосипеде с диким ревом, со страшным шумом полетел прямо на этот могучий хребет с торчащей щеткой щетины, на кривые белые клыки.

Вепрь, как бешеный, полоумный, кинулся в черную чащу и долго на весь притихший лес был слышен треск.

Керосиновая лампа на столе. Тишина в доме. Тикают настенные часы с гирями на цепочке. Все спят. На улице темно. Около 4 часов утра. За столом, между двумя высокими стопками ученических тетрадей - мама.

Косы, красиво уложенные вокруг головы, шаль, накинутая на плечи, чернильница с красными чернилами. Я иногда выныриваю из глубокого детского сна, и мама мне что-то ласковое говорит. Это первое, что на всю жизнь запечатлелось в моем детском «я». Каждый Божий день, из года в год, в течение 36 лет, мама писала урочный план на каждый будущий урок, с 1-го по 4-й класс и проверяла ошибки. Какая ответственность лежала на ней! Деревенские детишки, впервые переступившие порог школы, как с ними сложно! Быть ласковым с ними и в меру, по - школьному, строгим, уговаривать их и быть требовательным, иметь невероятное терпение чему-то их научить и быть счастливым, радуясь их первоначально крохотным успехам.

Для многих сотен людей моя мама осталась в Почетном звании «Учительница первая моя». Помню, по праздникам почтальонша приносила ей поздравительных открыток охапками. Да и сейчас, когда она уже давно на пенсии, 1 сентября и в День Учителя, приглашают ее в школу, приносят огромные букеты цветов к нам домой. Есть все-таки людская благодарность.

Наше полуголодное, послевоенное детство. Ходили в школу из нескольких деревень, месили грязь лаптями, отцовскими кирзовыми сапогами. В холщовые самотканые сумки с учебниками клали краюху хлеба, вареную картошку. Я уже учился в 7 классе, когда нам стали выдавать по стакану горячего чая - это был невероятно щедрый подарок! Часто прекращали уроки и мы, школьники, иногда несколько классов, иногда всей школой ходили щипать колхозный хмель, собирали желуди, копали мерзлую картошку. В ту пору, после войны, нас, детей, было очень много. Победили! Страна ликовала , люди жили и хотели жить.

Родственники наши, близкие и все, кто остался на полях жесточайшей, священной, Отечественной войны, благословляли на продолжение жизни.

Школа была маленькой. Находилась она в селе Тогаево, откуда родом моя мама. Уже не помню, в каком-то классе мы учились в конюшенном дворе, в правлении колхоза, а потом через глубочайший овраг, у какой-то бабушки в доме. Печка у нее была плохая и мы всем классом часто угорали.

До сих пор храню в своей мастерской в Петербурге кирзовую полевую сумку. Она у меня вторая (первая была холщовая). Сумка универсальная. И в школу ходил я с ней, летом она у меня была пастушащей, и на Волгу на рыбалку ее же брал. Чудится мне, что она до сих пор пахнет учебниками, коровами овцами, лещами и ершами.

Почему-то, кажется, что помню даже лучину. С керосином бывали перебои и, конечно же, чем, как не лучиной, освещали избу. Ведь зимой посередине дома стоял ткацкий станок, на нем ткали холстину. В основном, этим занималась бабушка.

Появились признаки цивилизации. Хорошо помню черный, военных лет, круг радиоприемника у кого-то из нашей деревни. Даже мои родители сумели купить маленький радиоприемник «Новь». В летнюю пору его вывешивали на ворота, и собирался народ послушать новости. Никак не мог понять, не мог сообразить, почему приемник новости называл «последними! И что это за музыка - "камерная"?

Около фермы появилась, возвысилась диковинная ветряная мельница, выкачивала воду из колодца и в святой наивности мы ее называли «ведродвигатель». Была в поле и самая настоящая деревянная ветряная мельница, похожая как на картинках к сказкам... Я ходил туда, молол муку.

Где-то в 3 и 4 классах один несколько ночей дежурил в сельсовете в соседней деревне Эльбарусово (были и такие обязанности). Кто-то среди ночи со мной говорил по телефону и я, измученный страхом одиночества в глухой, кромешной ночи, превратился из ученика - отличника в маленького мышонка от грома телефонного звонка в полуночной тишине.

Легкий, размытый образ дяди Еккима с детства. Он был дядей для всей деревни, бездомный и совершенно безобидный. Кто он, откуда?- никто не знал. Всей деревней его кормили по очереди и всей деревней построили ему землянку, размером с баньку.

Зимой, когда на склоне оврага среди сугробов увидишь в крохотном окошечке тихий, мерцающий огонек - на душе было отчего-то покойно.

Это пора детства как рисованная прозрачными акварельными красками картинка. Сосульки, свисающие с соломенных крыш, галки, сидящие на коровах и выдергивающие их свалявшуюся шерсть для своих гнезд и мы, дети, туда же - катаем из шерсти Буренок мячи для игры в лапту.

По всей деревне, на всех улицах слышен глухой стук - это на бревнах народ дубинками колошматят по рулонам льняной холстины, натканных за долгую зиму.

Кто-то сидит на тех же бревнах на солнышке и растягивает меха гармошки с «Маньчжурскими сопками» и «Дунайскими волнами».