 -Поэзия похожа на спорт?
-Думаю, что нет. Во всяком случае, не должна быть похожа.
В спорте основной момент - соревновательный, и там есть идея расстановки по местам: первый, второй, третий.
А четвертый как бы уже не считается. Потому что определяются только призеры..
А в поэзии, как мне кажется, качественный отбор носит другой характер. Есть некая планка, вот кто за нее зацепился и перескочил, тот - поэт. Кто не зацепился, тот - нет. А расставлять по местам тех, кто выше планки, это бессмысленное занятие, способное ввести в заблуждение.
Вот мы как бы знаем: Пушкин - первый поэт. И что нам это знание дает?
В сущности, ничего, кроме сомнительного оправдания того, что мы не читали Вяземского.
А почему, собственно, мы его не читали? А потому, что нам сразу сказали: Пушкин – первый.
…Чем ближе к нашему времени, тем хуже такие штуки работают.
Скажем, по творчеству Пушкина впечатление об его эпохе мы еще можем составить, пусть и приблизительное. То есть, если Пушкина прочли, а Катенина - нет, то все равно, хоть и однобоко, но будем понимать пушкинскую эпоху.
Но взять Серебряный век – там уже другая ситуация.
Взять «большую четверку» двадцатых годов – Пастернак, Ахматова, Цветаева, Мандельштам. Великие поэты, спору нет. Но если при этом, условно говоря, Ходасевича пропустили, ничего не поймем о том, что происходило, у нас будет искаженное восприятие.
Имена можно поставить другие, но принцип - такой.
Потому соревновательный эффект в культуре действует очень плохо и во вред, я так думаю.
-Существует ли связь между усилением в отдельных регионах поэтической активности и так называемыми «пассионарными толчками»?
-Не знаю. Боюсь таких обобщений.
Хотя в истории так, действительно, бывало.
Наверное, неспроста в Косово Ибрагим Ругова был, прежде всего, известен как крупный национальный автор, а уже потом - как вождь местной революции. Или Караджич, который известен как «военный преступник», он, тем не менее – прежде всего - большой сербский поэт.
То есть, такое случается. Но сказать, что это - закономерность, я боюсь, потому что и поэты, и поэзия бывают разные.
Устремления вовне, выход в социум, попытка распространить свою работу на сколь угодно широкие процессы социальной культуры, экспансивная манера действия и творчества - она же не всем свойственна.
И, видите, в этом смысле фигура Айги характерна: поэта иногда пытаются поднимать на знамя, но его творчество очень тому сопротивляется. Оно требует самоуглубленности и заведомо обращается к читателям штучно и поименно.
В смысле адресации оно не может быть обращено к массам, народу.
Это очень частный разворот темы, которая затрагивается. Но в нем видна общая закономерность: такого рода генерализации в современном мире не действуют, и действовать не будут.
Они могут действовать локально в отдельных случаях, когда какая-то культурная зона находится на ранней стадии развития и существования.
Балканская ситуация - она же очень архаичная по своему устройству. Поэзия там становится национальным символом, а поэты - национальными вождями, поскольку люди мыслят простыми категориями. Говорят – я, разумеется, сильно вульгаризирую – «наш язык – это наше все!»
Если на тысячу километров переместиться к северу или западу, там, пожалуй, скажут: «Да какая региональная самостийность?! Проехали давно! Давайте подумаем, как отменить государственные границы».
Поскольку меня волнуют вот эти процессы – сегодняшние или, может быть, завтрашние, но не вчерашние, то мне это и видится по другому. И история про связь поэзии с пассионарностью - не очень близка.
-Правда ли, что эволюция в поэзии предшествует развитию других видов искусства, философии, науки?
-Я не думаю, что такое обобщение правомерно.
Есть идея о том, что перевороты в поэзии предшествуют переворотам в прозе. Но насколько она соответствует правде?..
Насчет взаимодействия поэзии с изобразительным искусством – тоже спорно: если проанализировать историю девятнадцатого века, то это еще большой вопрос, кто кому предшествовал: Маларме – Сезанну, или наоборот.
В России резкие сдвиги, связанные с футуризмом и авангардом, шли бок о бок. Потому что одни и те же люди их осуществляли, по существу.
А сейчас взаимосвязь работает по-другому, потому что виды искусства далеко друг от друга разошлись.
Отрасли культуры меньше друг с другом взаимодействуют, чем сто лет назад, и попытки это взаимодействие вернуть какими-то «перекличками», сблизить разные виды искусств, или же искусство и науку, искусство и образование, они даются с большим трудом.
Если такие попытки окажутся успешными, то вопрос, откуда исходит при этом инициатива - будет не так важен.
Тема отношения поэзии и визуального искусства много дискутируется в Москве.
У меня в журнале был большой дискуссионный блок об этом.
Мнения очень расходятся.
Кто-то считает, визуальное искусство за тридцать- сорок лет ушло далеко вперед, и словесному искусству надо догонять.
Но есть много голосов о том, что ушло оно совсем не туда, куда стоило бы, а в сферу, где все большую роль играют внетекстовые факторы. В сферу, где важно не само произведение, а то, что происходит вокруг него: репутации, рефлексии по поводу произведения. Чем дальше, тем эта тенденция усиливается в изобразительном искусстве. Или шире – в искусстве визуальном, потому что иногда оно ничего не изображает. А как раз литературе и поэзии не стоило бы за этим идти.
Словесное искусство может на вираже обойти искусство, апеллирующее к визуальности, в том числе – кино, театр. Именно за счет того, что оно не затронуто деструктивными процессами.
-Как меняется творческий имидж Чувашии?
-Понимаете, какая штука. В Москве - очень сильная аберрация восприятия. Может быть, не все, но многие из нас воспринимают Чувашию, чувашскую культуру, чувашский народ, Чебоксары через призму Айги.
Понятно, что так нельзя, экстраполяция - неправильная.
Национальные корни Айги - очень глубоки и прочны, но он - один такой, он - сам по себе.
А в том, как скорректировать это ощущение, еще предстоит разобраться. В том числе - и посредством знакомства с чебоксарскими авторами. Вот, например, то, что Алеша Прокопьев – родом из Чувашии, я до тех пор, пока он не позвал меня на чебоксарский фестиваль, не улавливал. Волжские мотивы в его поэзии есть, и я их помню. Но что конкретно его родина – Чувашия, не было в сознании.
Думаю, полновесный образ региональной поэтической культуры в общенациональном российском сознании еще не сформирован. Это задача сегодняшнего, завтрашнего, послезавтрашнего дня.
-Какие мотивации сегодня могут быть у поэтов. Слава, деньги, престиж?
-Есть сайт "Стихи.ру", где демонстрируют свое творчество сто тысяч безымянных поэтов - сочинителей"; есть молодежная премия «Дебют», к организаторам которой каждый год присылают десятки тысяч писем.
У их авторов - свои побудительные мотивы, которые к литературе не имеют никакого отношения, прямо скажем. И вполне возможно, что они хотят произвести впечатление на любимого человека или старушку-учительницу.
Но вот что заставляет людей заниматься стихами всерьез, посвятить этому жизнь, выбирать поэзию как основной способ самореализации?
Это вопрос более серьезный.
Таких людей - не так много. Не единицы, но и не тысячи. Несколько сотен, если взять тех, кто серьезно это делает, и как следует.
Мне сложно сказать, что их мотивирует. Люди – разные, потому и тексты - разные. Соответственно, и психологические, идеологические мотивировки тоже различаются.
Если у поэта основная точка приложения интересов - язык, семантика, реформация и реконструкция синтаксического строя, поиск смыслов в звуке – у него одни побудительные мотивы этим заниматься.
У поэта, для которого главная задача – отражение других психологических и эмоциональных движений, мотивировки совсем другие.
Мне кажется, разветвленность сегодняшней культурной ситуации снимает вопрос об универсальных мотивациях.
Хорошо это или плохо, каждый скажет для себя сам.
| 
