источник

ЛИК (Литература. Искусство. Культура). 2012 (№2).

"Толстые" журналы, прогремевшие в "перестройку", кажутся сейчас архаизмом. Их интернет-версии по типу "Журнального зала", собравшего по одному адресу легендарные "Новый мир", "Иностранку", "Дружбу народов", не выводят их за грань благородного, но несколько старомодно замкнутого проекта. По-прежнему неоспорима их роль как экспертного сообщества, отбирающего и оценивающего литературную текучку. Но читать их подшивки подряд непрофессионалу, как нам кажется, быстро надоест.

Чувашский журнал "ЛИК" во втором номере за текущий год, возможно, по воле случая, совершил шаг, очень верный с маркетинговой точки зрения. На сайте журнала, где выборочно бывают выложены электронные версии некоторых материалов, в этот раз помещен "Фестиваль одного рассказа". Шесть авторов представляют по одному короткому тексту.

Жанр рассказа мало востребован сейчас издательствами: продаются и пиарятся исключительно романы - благодаря возможности долгого погружения в них и, очевидно, благодаря легкости подбора единой рекламной стратегии. Зато малый жанр одерживает победы в интернет-пространстве. Несметные "лайки" набирает страница проекта smartfiction. Именно так, с маленькой буквы. Подзаголовок страницы: "Качественная литература по будням. Коротко". Это новый хипстерский ритуал: прийти вечером с работы - и прочитать необременительный рассказец. Современный дизайн, простая до смешного концепция - и классический Чехов возвращается в моду.

Литература толстожурнального типа обычно проигрывает интернет-сообществу в динамизме. Но "фест" из шести выложенных в сеть рассказов - это неоценимый шанс, особенно для диаспоры, пригубить современной прозы республики. Даже если не все рассказы в подборке - шедевры, можно подойти к ним как к материалу для анализа. Какая она - текущая литература Чувашии? Сжатый курс - перед вами.

***

Прежде всего бросается в глаза обилие чудиков в этих рассказах. "Чокнутый" Людмилы Васильевой и "Малахольный" Андрея Растворцева вошли в одну подборку. Но и героев других текстов не всегда можно признать нормальными людьми. Не будем делать скоропалительных выводов относительно менталитета и "героя времени". Но когда авторы массово берутся за однотипных героев, часто это залог шаблонности. Людмила Васильева, рассказом которой справедливо открывается "фестиваль", сумела изобразить своего "чокнутого" очень достойно - без жалоб и стыдливой самоиронии, в светлых тонах, которых так не хватает российским литературам. Повествование ведется от лица пожилой женщины, что тоже не назовешь мэйнстримом современной словесности. Осенние и вечерние краски наполняют этот рассказ. Но зрелый возраст Натальи Николаевны знает многие радости. Героиня способна и на самостоятельность, и на благодарное впитывание любви окружающих. В основе сюжета - ее встреча с мальчиком-сиротой из школы-интерната. "Чокнутым" этого мальчика называют другие дети за то, что он недавно потерял родителей и еще тут не освоился. У героини есть семья: дети, внуки. Они давно живут отдельно, а впрочем, любят и не забывают свою нестарую еще бабушку. Но настоящая дружба, в которой день пролетает как минута, свяжет пожилую женщину вот с этим чужим, приютским мальчишкой. У нее часто не хватает на что-то моральных сил - спросить нового друга о прошлом, отказать ему в просьбе. Но эта слабость - обратная сторона силы. Силы эмоций.

Автор нашла очень благодарный и емкий материал. Тут и психологические нюансы в поведении двух друзей - пожилого и маленького, и чудесная семейная атмосфера взаимного понимания, ради которой, наверное, и написан рассказ, и острая тема детдомовских детей, раскрытая убедительнее, чем в любой социальной рекламе о предрассудках потенциальных усыновителей. Особенно выпукло эти предрассудки ощущаются в восприятии иного, домашнего ребенка - внучки главной героини. И когда они исчезают у ребенка, взрослый читатель тем более должен покориться логике повествования. В конце концов, сколько бы мы ни боялись дурной наследственности у детдомовских детей, есть же и те, кто вырос в семье и потерял родителей совсем недавно. Рассказ Людмилы Васильевой - не пропаганда и не социальный плакат о детях, которые "не бывают чужими". Он - прекрасный транслятор выдержки и воли к радости, которой всем нам часто недостает.

Составители подборки - в силу ли особенной галантности или, скорее, повинуясь алфавитному порядку писательских фамилий - пропустили вперед в оглавлении четырех авторов-женщин. И следующий рассказ - "Пересечение в метро" Насти Красницкой. В нем тоже есть женская чуткость к психологии, автор достигла умения одним штрихом очертить выпуклый характер. Грозная завуч внезапно выручает молодую учительницу в очень неловкой ситуации и напоследок добавляет: "Что я хотела тебе сказать? А, вспомнила… Не вздумай таскать мне конфеты. У меня диабет. Лучше апельсины". Завуч "вошла в кабинет, закрыла дверь, поразив Аню своей прозорливостью в самое сердце". Именно прозорливостью, а также умением сжато описать целую судьбу обладает и автор рассказа.

Сюжет его преднамеренно прост и, нисколько не маскируясь, представляет собой ремейк известного сюжета. Первая часть называется "Ассоль", вторая - "Капитан Грэй". Идея ремейка подчеркнута лишний раз тем, что героиня частенько видит свои отражения в фильмах и любовных романах. И суть рассказа вовсе не в оригинальном сюжете или незаурядной идее, а в метких писательских характеристиках и наблюдениях вроде этого: "чтение в вагоне метро помогало создавать иллюзию защищенности. Десятки глаз рассматривали ее, не видя, чужие взгляды скользили по ее темноволосой голове, одежде, коленям, но книга, которую она читала, или делала вид, что читает, помогала отгородиться от равнодушного любопытства". Впрочем, и небанальная развязка в рассказе тоже есть.

Два следующих рассказа на страницах журнала - "Деревенская история" Ларисы Маркияновой и "Черный квадрат" Валентины Павловой - в основе своей комичны. И рядом с драматичными историями они, возможно, многое теряют, наткнувшись на восприятие по-иному настроенного читателя. С другой стороны, подборка тем и интересна, что представляет широкий литературный спектр, а поскольку вкус - дело абсолютно индивидуальное, кто-то, напротив, начнет чтение именно с них.

"Деревенская история" Ларисы Маркияновой представляет собой занятную обработку классической сюжетной схемы о столичной "фифе", попавшей ненадолго в глухую деревню. Ее восприятие чувашского быта порой кажется уж очень утрированным, а впрочем, чего только в жизни не бывает. Двадцать лет назад мать Аллочки по турпутевке поехала на Северный Кавказ - и была на седьмом небе от счастья. А теперь ее юная дочка не знает, куда деть себя, поскольку за 18 лет ей приелись все заграничные туры. И вот на тот же срок в три недели знакомые везут Аллочку в деревню Хоруй Урмарского района. Могла бы в тексте раскрыться интрига, как родители примут обратно свою перевоспитавшуюся дочь, но оканчивается рассказ немного по-другому. Разумеется, в комическом ключе.

В коротеньком "Черном квадрате" Валентины Павловой (минималистичной живописи - минималистичная проза!) юмор отчасти народный, отчасти эстетский. Рассказ посвящен восприятию "Черного квадрата" простыми работягами с красильной фабрики и представляет собой байку. И сам автор признается: "этот рассказ - никакой не рассказ, а всего лишь несерьезная байка". А раз так - то и законы жанра для него иные. Под водочку бы такой выслушать.

Еще одна резкая смена эмоционального регистра происходит при переходе к рассказу "Малахольный" Андрея Растворцева. Его не почитаешь сразу после пьяных побасенок, сначала стоит отложить журнал и развеяться. Выстраивание авторов в алфавитном порядке не всегда оправдывает себя. Но интернет-версия, создающая нелинейное пространство, отчасти решает эту проблему. Как и первый в подборке рассказ Людмилы Васильевой, этот цепляет глубокой мыслью, оригинальным настроением.

Рассказ Андрея Растворцева - о смерти и ее восприятии. Главный герой, Крохолев, спустя многие годы после Второй мировой войны посвящает все свое время тому, чтобы находить и предавать земле останки солдат, наших и немецких. В этом и видит смысл своего пребывания на свете. Не сразу становятся понятны все оттенки его чувства к погибшим. Но когда одновременно к нему в деревенский дом приезжает сын русского еврея и приходит письмо от немецкой фрау - наследницы найденного немца - многое становится яснее. Крохолеву не нужна "живая история", не нужны дополнительные подробности. Он хочет лишь закрыть прежние страницы и почтить память мертвых, не будоража их понапрасну: "На прочтение личного письма от незнакомой ему фрау Крохолеву нужен был настрой. И не потому, что он не знал немецкого языка - к письму был приложен русский перевод. Просто чужое прошлое - не всегда именно то, что хочется пропустить через свою душу". Жизнь человека обретает свои очертания без слов. Так Крохолев общается со своей женой, с которой прожил вместе полжизни и понимает ее теперь "по вздоху, по движению рук, головы и даже спины".

Сын русского еврея, найденного Крохолевым, приезжает к нему - и только теперь, найдя останки своего отца, которого он никогда в жизни не видел, ощущает, что его семья обрела целостность. Вот этим обрамлением и должна довершаться человеческая судьба. И сын убитого, сам уже пожилой человек, перенимает настроение Крохолева: в нем больше нет "ни мести, ни злобы, ни ненависти. Только память… Память и боль". Временами в рассказе проскальзывает сентиментальность, какая часто бывает в повествованиях о войне. Но основная тональность его совсем иная - отстраненная, но без жестокости, и свежая. Закрыть тему Великой отечественной войны, переболеть ею - то, на что до сих пор не хватает моральных сил у нашего общества.

Наконец, последний рассказ журнального "фестиваля" - "Павлуша" Николая Шмагина - посвящен стареющему толстяку-бухгалтеру, которого окружающим давно пора бы называть Павлом Ивановичем, но почему-то он своей пассивностью и безволием располагает людей к тому, чтобы им помыкали и пренебрегали. Проблематика рассказа описывается модным сейчас словом - "прокрастинация", что означает привычку все неприятные дела откладывать на потом. Павлуша хотел бы начать новую жизнь, тягать гантели, как спортсмен в телепередаче, или хотя бы сягать через забор, как преступник в сериале, но каждый раз не находил в себе сил. Сатирические повторы в этом рассказе могут показаться весьма навязчивыми. А впрочем, и жизнь наша такая - ритмично повторяющая наши ошибки и слабости. И Павлуша - современный вариант "маленького человека", конторского работника Башмачкина: "он ласково погладил большие деревянные счеты, висевшие на стене рядом с диваном как раритет". Как бы ни пытался автор воспитать своего героя, этот старомодный, милый нам бухгалтер еще и весьма достоин сочувствия.

***

Если вернуться к истоку наших размышлений, как раз такие герои и их быт, их деревянные счеты - необыкновенный раритет для современного поколения хипстеров, как деревня - для юной Аллочки из "Деревенской истории". Как песни 80-90-х, которые хипстеры не слышали в пик их популярности, но воспринимают как музейную ценность. Как кеды, клетчатые рубашки, и очки в толстой оправе, какие мог бы носить Шурик из гайдаевских комедий, но которые стали модными сейчас. Как отставший от времени феномен "толстого литературного журнала".

Хипстер и сотрудник "толстого" журнала живут в параллельных мирах. Но иногда их так легко соединить, всего лишь протянув друг к другу линки.

Мария Савельева